03.12.–23.12.2013. C.-Петербург. «Петербург и “Тюрьмы” Пиранези в современной фотографии»

// Текст предоставлен организаторами выставки //

Галерея современного искусства NameGallery (С.-Петербург) и Фонд информационных и культурных программ «ФотоДепартамент» (С.-Петербург) представляют совместный проект «Петербург и “Тюрьмы” Пиранези в современной фотографии».

Кураторы выставки: Аркадий Ипполитов (Государственный Эрмитаж), Ольга Корсунова («ФотоДепартамент»).
Презентация книги: 3 декабря в 19:00.
Открытие выставки: 3 декабря в 20:00.

В новом пространстве NameGallery 3 декабря 2013 года состоится двойное событие: презентация книги Аркадия Ипполитова «Власть и “Тюрьмы”. Миф Джованни Баттиста Пиранези» и открытие выставки «Петербург и “Тюрьмы” Пиранези в современной фотографии».

Участники выставки: Владимир Антощенков, Леонид Богданов, Дмитрий Горячёв, Наталия Захарова, Алексей Зеленский, Александр Китаев, Надежда Кузнецова, Евгений Мохорев, Борис Смелов, Людмила Таболина, Алексей Тихонов, Александр Филиппов, Вальтер Цуркан, Станислав Чабуткин, Александр Черногривов, Анатолий Шишков и Сергей Щербаков были отобраны и собраны двумя кураторами — Аркадием Ипполитовым и Ольгой Корсуновой («ФотоДепартамент»).

ОТ КУРАТОРА
События эти параллельны, а не идентичны, но, как всякие параллельные линии, они совпадают в какой-то точке. В данном случае точка точно определена: это магическое слово Пиранези. Что же в нем такого особенного?

В 1831 году В.Ф. Одоевский, чудный романтический петербургский писатель, опубликовал повесть Opere del Cavaliere Giambattista Piranesi, фантастическое повествование о его встрече с давно умершим итальянским гравером. Пиранези у Одоевского обрисован как симпатичный безумец, бредящий мегаломанией, и в последнем варианте повести встреча происходит в Неаполе. В первом же варианте Одоевский встречает Пиранези в Петербурге, и сама повесть входит в сборник новелл и эссе под названием «Русские ночи» — петербургская русскость Пиранези Одоевским как бы педалируется. Что ж, Одоевский прав: в Петербурге, куда не плюнь — всё Пиранези, ибо сам город, порождение имперского сознания, болен гигантоманией, и его разреженно отвлеченное пространство заполнено архитектурой столь умышленной, что город похож на гравированный мираж. В гравюре трудно жить, непросто жить и в Петербурге, и масштаб города — соотношение имперского размаха пространства и самоощущения отдельного человека — воспринимается так, как будто ты в гравюре Пиранези и оказался. От конфликта, обозначенного Пушкиным в «Медном всаднике», никуда не деться, конфликт этот — пиранезианский, и каждый фотограф, берущийся за Петербург, так или иначе этот конфликт переживает, осознано или нет. В общем, «в черном черном городе черными ночами неотложки черные с черными врачами, едут и смеются песенки поют» — песни группы «Ленинград» опять же все о том же петербургском Пиранези и «Медном всаднике». Самым известным произведением Пиранези являются «Тюрьмы» — еще одна точка совпадения книги и выставки, — а тема тюрьмы — очень петербургская тема.

Третья точка совпадения — уже три, не слишком ли много для параллельности? — это имя автора книги и куратора.

«Тюрьмы» и Пиранези и стало тем, от чего мы с Ольгой Корсуновой отталкивались в отборе выставки. Семнадцать талантливейших фотографов согласились участвовать в своего рода чествовании Пиранези, потому что эта выставка — своего рода hommage великого гравера. Заодно и Петербурга, весьма непростого города, о чем нам фотографы и рассказывают. Книга и выставка для меня лично связаны очень тесно, потому что в своем романе-альбоме, как я определяю жанр Власть и «Тюрьмы» Миф Джованни Баттиста Пиранези, для меня было важным разъяснить не только обстоятельства зарождения замысла гравюрных серий и историю их публикации, показав заодно и жизнь «Тюрем» в веках. В Пиранези мне важнее всего то, что он не застывшая история искусств, а современен всегда, как в 1749 году, когда выпустил свой первый вариант «Тюрем», так и сейчас, в данный момент. Поэтому как доказательство я и хочу воспроизвести целый ряд ассоциаций, накиданных мне в интернете разными людьми в ответ на вопрос «Какие ассоциации возникают у вас при произнесении словосочетания «“Тюрьмы” Пиранези?»:

Высокие своды, и вообще много воздуха — в отличие от спертости брежневской застройки в районе Ткачей, где прошла моя бедная юность.

Вид изнутри, со двора, особняка Левашова в Петербурге, №18 по Фонтанке; его сумрачная (с перерывом) арка. Как выйдешь — контрастно — ширь Фонтанки с тогда еще совсем узкой (несколько шагов поперек) набережной, всей в сиянии летнего света; чугунная прозрачность ворот Летнего сада.

Чернота вестибюля питерской модерновой лестницы на Моховой и, сквозь полвека не мытые стекла арочного окна — опять же торжественный летний свет — бархатный (ножной) регистр органа.


Выход на Неву сквозь ворота Львова в Петропавловской; именно выход, а не вид — не ширь, а ее ожидание в сумраке. Вообще любое ожидание выхода — хоть на железной дороге — путь сквозь финские граниты проемов (пробоев) мостов и насыпей — но непременно в летний свет; зимой Пиранези не работает.

Питерские денди 70—80 годов, в которых нет ни свободы, ни воли, зато много фрустрированной элегантности.

Главная ассоциация: Петербург и даже Ленинград.

Сталелитейные цеха из фильма с Н. Рыбниковым в сценах с его просветлением, «Весна на заречной улице», метро «Маяковская», холл в провинциальном сталинском доме культуры.

Промзоны и жизнь вокруг них, когда даже в безопасной ситуации возникает какой-то иррациональный страх и чувство одиночества. В Москве есть такие места. Окраины провинциальных городов тоже.

Московский Сити — хоть конфигурация другая, но масштаб правильный.

В страшных снах бывает аналогичное ощущение, когда ты потерялся, не можешь найти дорогу и тебе очень страшно, как маленькому ребенку. Чувство беспомощности и опасности.

Это, конечно, никак не конкретно, но когда мне говорят, что пароль «Пиранези — тюрьмы», я хочу автоматически сказать отзыв «решетки — лестницы». Нужно только сообразить, где они есть. Но где-то точно.

Фотография 20-х с автомобилем, заехавшим на валун, висящий над пропастью. Бруно Ганц на плече ангела [в фильме «Носферату — призрак ночи»]; план свайного поля под Исаакием; Гангутское сражение.

Лифтовая шахта, затянутая паутиной и копотью, сквозь которую просвечивает солнце, попавшее сюда через хлопающую раму, в которой осталась только треть оконного стекла, и под которой стоит банка с водой и окурками. Да, и провода свисают новогодней гирляндой. СССкассска.

«Твоих оков узор чугунный»… (тут как все), оригами из копировальной бумаги, кованая бабушкина кровать с латунными фигурными набалдашниками, старая тефлоновая сковорода.

Орсон Уэллс — Александр Алексеев: «Процесс» — «Нарвские ворота» Филонова — «Стальной скок» Прокофьева.

Пешеходные мосты-переходы над развязками железных дорог, особенно в дождь: черные от копоти, ржавые монструозные конструкции, кажутся заброшенными, на высоченных железных сваях, черт знает когда сооруженных, вроде все громадное, тяжеленное, а ощущение, что вот-вот вылетит болт и вся эта громадина на тебя рухнет и под собой погребет.

Чугунный утюг, мокрые отвалы породы из шахты, запах серы в Норильске солнце после дождя, дым из градирни, скрежет внутри старого заброшенного корабля….

Достаточно. Об этом и выставка.

(Текст: Аркадий Ипполитов)