С венгерским фотографом Белой Докой/Bela Doka мы успели поговорить в Москве лишь коротко, пока сумерки не превратились в темноту у станции метро «Парк культуры». Поэтому интервью, которое вы читаете, было проведено по интернету. Что ж, новый стиль задушевной беседы, более откровенной, чем у случайных попутчиков в поезде — никто не видит ничьей реакции — а читателям остается представлять эмоциональность отвечающего, глядя на его фотографии…
— Где вы учились фотографии?..
— Начал в фотошколе в Будапеште, хотя на самом деле, как и большинство фотографов, я — самоучка, поскольку то, чему мог научиться в школе, это были азы техники, имена других фотографов, работавших до меня, и все эти вещи оказались не очень-то нужными, когда дело дошло до съемок. Хочу сказать, что Куба была моей школой фотографии. Я встретил там настоящих старых фотографов, динозавров, их звали Фелиз Аренсибия и Освальдо Салас. Аренсибия был абсолютным пассионарием, он мне помог всем: учил меня, как проявлять пленку и печатать, заразил меня желанием, настоящей страстью снимать, снимать все время. Мы могли провести с ним уйму времени вместе, а потом он отсылал меня снимать Гавану, чтобы я вернулся к нему снова — проявлять и печатать с ним вместе. Я провел много времени в его лаборатории и научился там самым основам нашего дела.
— Много лет люди занимались документальной фотографией, потому что верили, будто она может изменить мир, сделать людей более гуманными. Будь то работы Смита или Куделки, они принадлежат фотографам, которые верят в то, что фотография может сделать людей более сострадательными и здравомыслящими. Сегодня многое из того, что мы называем «документальная фотография» — лишь дань моде снимкам, сделанным в беднейших странах мира. Это обращение к темам, ставшим модными благодаря фотографиям великих авторов середины ХХ века. Кажется, что сегодня большинство фотографов, снимающих цыган в Восточной Европе, стариков, сумасшедшие дома, не могут сказать своими снимками больше, чем то, что изображено на них. К тому же зритель не стал чувствительнее, а наоборот, обрел психологическую броню, которая защищает его от сочувствия к бедам других. Вы верите в возможность фотографии изменить мир? Зачем вы занимаетесь «документальной фотографией»?
— Я снимаю то, как живут люди, потому что мне интересна их жизнь. Не думаю, что могу изменить своими фотографиями мир, но я не могу не снимать, это мне интересно и… Это не простой вопрос…
— Почему вы поехали на Кубу?
— Когда я ехал туда, хотел подучить испанский, увидеть какие-то — был уверен в этом — очень интересные сюжеты из жизни других людей… Но честно говоря, тогда я еще не знал, насколько сильно хочу стать фотографом.
— Что вы думаете о кубинской фотографии?
— Мне она нравится. Нравятся представители старшего поколения, и молодые, среди которых Орландо Банос, Хуан Карлос Алом, Рене Пена и другие…
— Многие снимали на Кубе до вас. Когда вы собирались ехать туда фотографировать, задумывались о том, что идете вслед за другими? Что вам хотелось найти для себя на Кубе?
— Я никогда не думал о фотографиях тех, кто снимал на Кубе до меня… В то время, до поездки на Кубу, лично для меня фотография была интересным времяпрепровождением, и я не задумывался, что происходит в мировой фотографии… С удовольствием проводил время с людьми, общался, снимал их, но в тот момент я не вдохновлялся фотографией как таковой. Что касается Кубы, то, как я уже говорил, я поехал на Кубу просто за новыми впечатлениями, хотел проверить себя, посмотреть, не найдется ли там моих сюжетов…
— А каким было ваше личное впечатление от Кубы, от жизни там?
— Личный опыт кубинской жизни?.. Думаю, что провел там важнейший период моей жизни, потому что там я решил связать жизнь с фотографией. Поездка помогла мне почувствовать, что я — фотограф. А еще люди, кубинцы, которые показали мне, как можно быть счастливыми в столь сложных условиях… Куба помогла мне сделать собственную жизнь более простой и независимой, пока я не найду ей другого применения…
— Студенты фотографических школ знают, что цыгане, например, могут часами позировать перед камерой (за деньги, конечно), а потом эта фотография — по жанру — будет отнесена к документальной фотографии. А как люди на Кубе? Они тоже привыкли к обилию иностранных камер и с готовностью «живут» для них?
— Поскольку я никогда не был студентом класса документальной фотографии, у меня не было необходимости заставлять людей работать на камеру. Конечно же, когда я снимал трансвеститов, людей, занимающихся бодибилдингом, они позировали мне, но я не вмешивался в то, как они выражают себя перед камерой. Обычно с теми, кого снимаю, я провожу много времени, узнаю их глубже, и они больше открываются. На Кубе я учил язык, общался и потом начинал снимать, так что они воспринимали меня как младшего, а не как иностранца-чужака. Я оставлял отпечатки героям своих снимков, и это им нравилось. Я никогда не платил за съемку, но мы вместе обедали, я покупал еду. Сейчас, когда на Кубе столько туристов, там, наверняка, появятся те, кто будет позировать для фотографов, разыгрывая «жизнь». Я старался снимать людей тогда, когда они увлечены своими делами, особенно в пригородах, где живут и не замечают человека с камерой. Может быть, поэтому в моих фотографиях нет «типичного», того, что можно увидеть на фотографиях с Кубы других иностранных фотографов.
— Вы вошли в кубинскую жизнь гораздо глубже других, иногда ваши фотографии напоминают документальную прозу в форме дневника, в том стиле, благодаря которому прославились кубинские писатели. Люди, родившиеся на Кубе, чувствующие себя счастливыми и одновременно несчастными, уже осознанием самого места своего рождения. Ваши герои счастливы?
— Знаете, я пробыл на Кубе довольно долго, и чем дольше я там жил, тем больше мне хотелось погрузиться в жизнь этой страны еще глубже, стать ее частью, и не снимать то, что стало набором клише в фотографиях иностранцев. Я надеюсь, что это чувствуется в моих снимках. Я очень сблизился с кубинцами и все равно был наблюдателем, человеком из другого мира, и меня не оставляло осознание того, какая же сложная у них жизнь. И я поражался тому, какие простые и маленькие радости могут сделать их счастливыми. До сих пор я восхищаюсь тем, как они могут сменить настроение, выйти из уныния после одного теплого разговора, или просто послушав хорошую музыку, потанцевав. Я действительно не знаю, счастливы ли герои моих фотографий, но я уверен, что дети, которых я снимал, были по-настоящему счастливы. У кубинцев как будто есть тайное знание, как делать простыми сложные вещи, в отличие от нас, европейцев (в том числе и меня). Я многому научился у них в этом смысле.
— Почему вы снимали Кубу черно-белой?
— Поначалу я использовал черно-белую пленку потому, что был в самом начале своего пути, а понять самую суть фотографии с помощью черно-белой съемки можно гораздо глубже. Я люблю черно-белую фотографию за весь ее процесс, от начала, от съемки, проявки и до самой печати, когда все у тебя в руках, и ты можешь контролировать все этапы. Я очень люблю печатать. Это огромное удовольствие, видеть при печати как меняется собственный взгляд, собственное ощущение при съемке, раз от раза, и ты можешь его направлять уже печатая. Ты видишь, как меняется собственное видение. Кроме того, черно-белой кубинской съемке было простое техническое объяснение — здесь нет хороших лабораторий. Так что если бы я решил снимать на цвет, у меня не было бы никаких гарантий того, что я получу тот результат, на который рассчитываю при съемке.
— Ваш приезд в Россию связан со съемками? Что вы надеетесь здесь найти? Как насчет стереотипов «России в фотографии»?
— Я хочу вернуться в Россию и остаться здесь подольше. Вы уже знаете мое отношение к стереотипам… Я к ним довольно-таки устойчив… Хотел бы узнать больше о русских, учить язык, чтобы быть ближе. До сих пор я очень мало знаю о вашей стране, о людях. Но чтобы открыть Россию, не думаю, что подойдут чужие ключи. Я бы хотел снимать жизнь людей моего поколения, но может быть, найдутся новые сюжеты, о которых сейчас я даже не имею понятия.
Подготовила Рена ГВОЗДЕВА
Все снимки: © Bela Doka/Anzenberger
