Мы видим войну их глазами

Сергей Струнников — это тот фотокорреспондент, чей снимок казненной немцами Зои Космодемьянской вырезали из газеты и бережно хранили.

Фотография была иллюстрацией к очерку Лидова «Таня» — настоящего имени героини тогда еще не знали. Вместе с Лидовым Струнников и погиб три года спустя, в 44-м, при бомбежке Полтавского аэродрома.

Почти все, что мы знаем о Великой войне, все ее визуальные образы — мы получили от них, фронтовых корреспондентов, фотографов и кинооператоров. Что им удалось перенести на пленку своих «леек» и «аймо» — то мы и знаем о войне. С одним отличием — чтобы увидеть то, что видели они — нам не надо отрываться от земли под уничтожающим огнем.

Камера — не блокнот, записать услышанное от кого-то она не может, и, чтобы в газету ушел очередной материал, фотокор должен идти в огонь, за него это никто не сделает.
Самый обыденный и самый в то же время трагический момент войны — смерть солдата — заснял Анатолий Гаранин. И снимал он не из окопа, а на бегу, участвуя в не очень успешной атаке, в которую никто не заставлял его — столичного корреспондента — идти. Шансов уцелеть у него было не больше, чем у каждого из бойцов в кадре.

Подобных снимков во Вторую Мировую войну больше не оказалось ни у кого. Но ведь в бой шли сотни фотографов — и можно ли сказать, что у остальных не получилось? Нет, снимок Гаранина — это заслуга всех, чьим единственным оружием на поле боя была «лейка» или кинокамера.

Дмитрий Бальтерманц говорил, что не все корреспонденты доезжали дальше позиций тяжелой артиллерии, а уж чтобы добраться до передовой и высунуться из окопа — нужно быть почти героем. Но на фронте нигде нет безопасного места, и ехать в «эмке» или лететь на «кукурузнике» было ничуть не безопасней, чем сидеть в блиндаже. И иногда те, кто дневал и ночевал на переднем крае, а то и в тылу у немцев — погибали вроде бы вдалеке от вражеского огня. Под Севастополем на пределе дальности достал немецкий снаряд Михаила Калашникова — а ведь этот, как злые языки говорили, «придворный фотограф», не раз снимавший и сопровождавший высших лиц государства — уже был однажды контужен на фронте.

Не было грани между корреспондентами, все они были членами одной корпорации, одного братства, на фронте вели себя одинаково достойно и военный корреспондент необъявленных войн, и эстет, до войны писавший о балете.

Жив ты или помер —
Главное, что б в номер
Материал успел ты передать.
И чтоб, между прочим,
Был фитиль всем прочим,
А на остальное — наплевать!

Только ли дух соревнования заставлял их делать вещи, с нашей точки зрения, неправдоподобные? Корреспондент «Фронтовой иллюстрации» Галина Санько летит в только что взятый десантниками Петрозаводск, ее У-2 разбивается, она добирается до своих и летит снова на другом кукурузнике — чтобы сесть на центральной площади Петрозаводска и сделать несколько снимков, хотя в руках десанта еще только центр города.

Другая корреспондентка того же журнала Наталия Боде делает первые снимки подбитого на Курской дуге, под Понырями, «Тигра». Он стоит на нейтральной полосе, засыпаемой минами — немцы не дают нашим саперам подобраться к поврежденным машинам и окончательно их уничтожить. По ее словам, самым страшным для нее было перелезать через трупы немецких солдат... жара...

Это сейчас, судя по книгам, «Тигры» жгут десятками, а тогда эти бронированные чудища были почти неуязвимы для нашего оружия, и было очень важно знать, чем и как подбиты эти немногие. Такие снимки очень ждали в газетах, хотя и появлялись они иногда в отретушированном виде — чтобы не были видны пробоины от секретных кумулятивных снарядов.

Как они остались живы? Глядя на многочисленные, хотя и менее знаменитые снимки Гаранина, невозможно понять, как он уцелел под тем минометным огнем.

Д. Ортенберг, тогда главный редактор «Красной Звезды», пишет о довольно обычном эпизоде: «на этих самых «рус-фанерах», предоставленных нам командующим фронтом генералом Еременко, вылетели с небольшой поляны у Ям. Мы с Симоновым — в двухместном «Р-5», а Темин — в одноместном «У-2». Только поднялись в воздух, как откуда ни возьмись «мессершмитт».

Наш летчик сразу же посадил самолет на полянку, впритык к роще, и мы, быстро выскочив из машины и спасаясь от пуль, спрятались за деревьями. А по другому самолету во время посадки немец полоснул пулеметной очередью. Лететь на нем нельзя было. Переждав немного, мы снова взобрались в «Р-5»: летчик, Симонов и я. Темина с грехом пополам запихнули тоже и взяли курс на большой аэродром, а оттуда на «Дугласе» вылетели в Москву».

Корреспондентам повезло. О них написана знаменитая песня, и все мы слышали о людях с «лейками и блокнотами», хотя мало кто эту «лейку» видел воочию.
Но повезло и нам, что остался жив автор этой песенки, фронтовой корреспондент Константин Симонов, поэт и писатель, и что в его стихах и книгах мы можем видеть его друзей-фотографов. Перечитайте или пересмотрите «Живых и мертвых» — помните эпизод первой встречи Синцова с комбригом Серпилиным? Всего три недели с начала войны, и наши разбитые армии откатываются на восток, а перед обороной его полка стоят подбитые немецкие танки, и их позарез надо снять, ведь слухи о непобедимых танковых армадах — не менее опасное оружие, чем сами танки. И Синцов с фотографом Мишкой Вайнштейном ползут на нейтралку...

Синцов — это сам Симонов, а Вайнштейн — образ собирательный, такой же, как и Серпилин. На поле под Могилевом Симонов ползал с Павлом Трошкиным, и его панорама с 13-ю битыми немецкими Т-III была напечатана 20 июля 1941 года в «Известиях», вместе с очерком Симонова «Жаркий день». В другой своей книге Симонов писал о Трошкине так: «В моей памяти он сохранился человеком сильным и до такой степени необузданным в своей работе, что с ним было опасно ездить, было неудобно проявлять трусость, находясь рядом с этим неукротимым человеком.

Остался в моей памяти облик, пожалуй, самого бесстрашного из всех наших фотокорреспондентов, то есть из людей, которым вообще, как правило, не занимать мужества». Но внешний облик и черты характера у Вайнштейна от другого Мишки — Михаила Бернштейна. Вот что писал о нем другой журналист, Ортенберг: «Среди фоторепортеров «Красной звезды» Миша был на особом положении — как единственный из своих собратьев, побывавший вместе с нами на Халхин-Голе и на финской войне... его посылали на самые горячие участки фронта, зная, что никакая опасность или трудность не могут его остановить, если газете нужен «гвоздевой» снимок. ... Весьма располневший в свои двадцать пять лет, с кобурой и «лейкой» на круглом животе, в ушанке, сбитой далеко на затылок, он ни минуты не сидел на месте, внезапно исчезал и так же внезапно появлялся, не давая покоя ни своей «лейке», ни своим спутникам. Популярная песенка Симонова о веселом репортере вдохновлена именно Мишей Бернштейном».

«И пьющий и курящий,
Отважен и хитер
Был парень настоящий
Веселый репортер.
На танке, в самолете,
В землянке, в блиндаже,
Куда вы не придете
До вас он был уже».

В книге Вайнштейн погиб. Погибли в реальности и Трошкин, и Бернштейн. Лучшие фотокоры ехали туда, где разворачивались решительные события. Но успешно начавшаяся битва под Харьковом обернулась поражением.

Бернштейну как корреспонденту центральной газеты предоставили место на последнем самолете, вылетающем из окружения, но он уступил его раненому.
Никто из знавших Мишку Бернштейна не удивился его поступку... Кто знает, что осталось в его непроявленных кассетах?

Но где-то там, в тяжелых боях на Юге летом 42-го, сделал свой бессмертный кадр Макс Альперт — к счастью, этот кадр уцелел.

Легко ли (в смысле — случайно ли) получился у Альперта его «Комбат»? Глядя на другие его снимки, понимаешь — не случайно, так поймать такой момент, в таком ракурсе почти невозможно и сейчас, имея камеру с серийной съемкой.
Почему у них получались великие, «культовые» снимки? Ни у наших противников, ни у наших союзников шедевров такого количества и качества нет, хотя технически оснащены они были неплохо. Возможно, отчасти дело в нашем восприятии — ведь это наша история, и видим мы эти кадры по-особому. Но они великолепны и технически, композиционно.

Фотографы того времени были воспитаны до войны на другой технике. Корреспондент центральной газеты мог быть отправлен на съемки парада и демонстрации 1 мая всего с несколькими пластинками, причем надо было обязательно привезти и снимок вождей на Мавзолее, и прохождение войск, и технику, и самолеты над Историческим Музеем, и поздравление пионеров. И никакие объяснения нерезкости, «шевеленки», непопадания в экспозицию не были бы приняты во внимание. Придирчивость и дотошность редакторов того времени вошла в легенды — и не менее жестко, чем идеологическую правильность, тогдашние редакторы контролировали и технический уровень снимка, так что за высокий профессиональный уровень фотографов надо бы сказать спасибо и им, редакторам.

Наши лучшие фотографы прошли суровую школу «малых войн» в Испании, Финляндии, Азии, летали с рекордсменами-летчиками — по современным понятиям в невообразимых условиях, зимовали с полярниками, проходили Севморпуть с моряками. Приемы съемки и технические методы были жестко отшлифованы жизнью. Все неподходящее, непригодное для решения задач было отброшено еще до войны. Роман Кармен — возможно, в шутку — так и объяснял причины ухода в кинодокументалистику. Бегать по окопам с зеркальной пластиночной камерой формата 9&1110;12 — нет уж, жизнь дороже! Уж лучше легкая американская кинокамера «Аймо». Другие остались в фотографии, но уже с «лейками» — оригинальными, немецкими — или с советскими копиями.

И даже когда пленки стало много, а аппараты скорострельнее — все равно, посмотрите на серии снимков Халдея с красным знаменем на рейхстаге или Петрусова о встрече победителей на Белорусском вокзале — каждый кадр композиционно закончен и мог бы быть напечатан — если бы не было в серии еще лучшего. Впрочем, кинооператоры, тоже наша, фотографическая тема — много известных кадров представляют собой не фотоснимки, а выкадровку из фильмов. Кинооператоры так же, как фотокоры, не жалели своей жизни — известно, что из 252 фронтовых кинооператоров погиб каждый пятый, и почти все были так или иначе задеты войной — ранены или контужены.

Советская фотография того времени была вполне «на уровне» и в художественном отношении — возможно, не совсем правильно говорить о какой-то революционной «советской фотографической школе» — но во многих работах чувствуется не фотограф, а именно художник — баталист, портретист... посмотрите на портреты партизан Трахмана или снимки Скурихина.
То есть, первое условие их успехов — то, что они были профессионалами.
Во-вторых — они были патриоты, то есть ощущали себя частью народа, частью тех, кого они снимали — и в то же время особыми, ответственными представителями государства, зачастую хранителями его тайн. О том, где планируется главный удар, знают только несколько маршалов и высших руководителей — а на решающий участок фронта уже едет корреспондентский десант. Можно ли представить, чтобы кого-то из них или всех вместе обвиняли в работе на врага?

Их любили и уважали те, кого они снимали (сравните, увы, с нынешней ситуацией) и никогда не отказывались позировать, а при необходимости и повторить съемку, всегда рады были помочь в трудных обстоятельствах и старались спасти в опасности. Все — от рядового до маршала. Ветераны вспоминают о них: «...они не требовали себе никаких преимуществ или благ, довольствовались тем, что было, и сами были веселыми и боевыми ребятами». Фотографы платили им тем же: самым интересным для них на войне были люди. Как писал Георгий Зельма «даже пейзаж я не мыслю без присутствия человека»: на всех фронтовых фотографиях, кроме разве что снятых с воздуха, главное место занимает человек.

А третье, то, что заставляло их делать великие снимки — это ощущение, что работают они на будущее, а не только на очередной номер газеты. Какой смысл заботиться лишь о настоящем? Это и бессмысленно — время задержать нельзя. Тем более странно не думать о будущем фотографу — о чем мы заботимся, как не о будущем, фиксируя быстротекущий момент на пленке? Встретилось в Сети высказывание Анатолия Гаранина, записанное его учеником: «У нас не было гениальности. У нас была цель… Хорошо, что успели многое: столько, что если отсеять все неудачное, останется еще достаточно для того, чтобы тебя вспоминали люди не 2–3, а 5–6 поколений».

Теперь, когда прошли уже десятки лет, можно уверенно сказать, что запечатлели они великое время, великие дела, память о которых будет жить долго. Если нет на Земле ничего вечного — то до тех пор, пока будет жить наш народ.

Поэтому просто увидеть то, что они хотели нам передать — наш долг перед ними. Не забыть, не потерять и оставить для наших детей и внуков созданное ими, фронтовыми корреспондентами, раз нам сделать ничего подобного не довелось.

Так выпьем за победу,
За свою газету...
А не доживем, мой дорогой, —
Кто-нибудь услышит,
Снимет и напишет,
Кто-нибудь помянет нас с тобой.

При подготовке статьи использовались фотоматериалы, предоставленные Союзом фотохудожников России

Андрей ПАРШЕВ